Неточные совпадения
«Княжна, mon ange!» — «Pachette!» — «—Алина»! —
«Кто б мог подумать? Как давно!
Надолго ль? Милая! Кузина!
Садись — как это мудрено!
Ей-богу,
сцена из
романа…» —
«А это дочь моя, Татьяна». —
«Ах, Таня! подойди ко мне —
Как будто брежу я во сне…
Кузина, помнишь Грандисона?»
«Как, Грандисон?.. а, Грандисон!
Да, помню, помню. Где же он?» —
«В Москве, живет у Симеона;
Меня в сочельник навестил;
Недавно сына он женил.
Все это — и сумрак — напомнило Климу
сцену из какого-то неинтересного
романа — проводы девушки, решившей служить гувернанткой, для того чтоб поддержать обедневшую семью свою.
Самгин смотрел, как сквозь темноту на террасе падают светлые капли дождя, и вспоминал
роман Мопассана «Наше сердце», —
сцену, когда мадам де Бюрн великодушно пришла ночью в комнату Мариоля.
Самгин чувствовал себя человеком, который случайно попал за кулисы театра, в среду третьестепенных актеров, которые не заняты в драме, разыгрываемой на
сцене, и не понимают ее значения. Глядя на свое отражение в зеркале, на сухую фигурку, сероватое, угнетенное лицо, он вспомнил фразу из какого-то французского
романа...
— Тебя, конечно, — ответила Варвара, как будто она давно ожидала именно этого вопроса. Взяв из его руки папиросу, она закурила и прилегла в позе одалиски с какой-то картины, опираясь локтем о его колено, пуская в потолок струйки дыма. В этой позе она сказала фразу, не раз читанную Самгиным в
романах, — фразу, которую он нередко слышал со
сцены театра...
Он убаюкивался этою тихой жизнью, по временам записывая кое-что в
роман: черту,
сцену, лицо, записал бабушку, Марфеньку, Леонтья с женой, Савелья и Марину, потом смотрел на Волгу, на ее течение, слушал тишину и глядел на сон этих рассыпанных по прибрежью сел и деревень, ловил в этом океане молчания какие-то одному ему слышимые звуки и шел играть и петь их, и упивался, прислушиваясь к созданным им мотивам, бросал их на бумагу и прятал в портфель, чтоб, «со временем», обработать — ведь времени много впереди, а дел у него нет.
Но лишь коснется речь самой жизни, являются на
сцену лица, события, заговорят в истории, в поэме или
романе, греки, римляне, германцы, русские — но живые лица, — у Райского ухо невольно открывается: он весь тут и видит этих людей, эту жизнь.
Он так целиком и хотел внести эту картину-сцену в свой проект и ею закончить
роман, набросав на свои отношения с Верой таинственный полупокров: он уезжает непонятый, не оцененный ею, с презрением к любви и ко всему тому, что нагромоздили на это простое и несложное дело люди, а она останется с жалом — не любви, а предчувствия ее в будущем, и с сожалением об утрате, с туманными тревогами сердца, со слезами, и потом вечной, тихой тоской до замужества — с советником палаты!
[Понимаешь? (франц.)]) и в высшей степени уменье говорить дело, и говорить превосходно, то есть без глупого ихнего дворового глубокомыслия, которого я, признаюсь тебе, несмотря на весь мой демократизм, терпеть не могу, и без всех этих напряженных русизмов, которыми говорят у нас в
романах и на
сцене «настоящие русские люди».
Но придется и про него написать предисловие, по крайней мере чтобы разъяснить предварительно один очень странный пункт, именно: будущего героя моего я принужден представить читателям с первой
сцены его
романа в ряске послушника.
Вот про этого-то Алексея мне всего труднее говорить теперешним моим предисловным рассказом, прежде чем вывести его на
сцену в
романе.
Не могу сказать, чтоб
романы имели на меня большое влияние; я бросался с жадностью на все двусмысленные или несколько растрепанные
сцены, как все мальчики, но они не занимали меня особенно.
— Что ж такое, что
роман? Вы написали
сцены, а он —
роман.
— Ей бы следовало полюбить Ральфа, — возразил Калинович, — весь
роман написан на ту тему, что женщины часто любят недостойных, а людям достойным узнают цену довольно поздно. В последних
сценах Ральф является настоящим героем.
В газете наряду со
сценами из народного быта печатались исторические и бытовые
романы, лирические и юмористические стихи, но главное внимание в ней уделялось фактам и событиям повседневной московской жизни, что на газетном языке называлось репортажем.
Н.И. Пастухов начал печатать своего «Разбойника Чуркина» по порядку протоколов, сшитых в деле, украшая каждый грабеж или кражу
сценами из старых разбойничьих
романов, которые приобрел у букинистов, а Ваську Чуркина преобразил чуть ли не в народного героя и портрет его напечатал.
За одним из ужинов между супругами произошел довольно колкий спор, несколько характеризующий разность их мировоззрений. Они заговорили о весьма скандалезной
сцене в
романе Поль-де-Кока.
Я опять перечитывал свой
роман и начинал находить в нем некоторые достоинства, как описания природы, две-три удачных
сцены, две-три характеристики.
Я ставил себя в разные геройские положения, создавал целые
сцены и
романы и даже удивлялся своей собственной находчивости, остроумию и непобедимости.
— Главный недостаток вашего
романа в том, что слишком много
сцен и мало описаний…
Пардон-пардон, Александра Тарасовича. Вы удивлены? Это, видите ли, мое сценическое имя, отчество и фамилия. По
сцене — Василий Иванович Путинковский, а в жизни Александр Тарасович Аметистов. Известная фамилия, многие представители расстреляны большевиками. Тут целый
роман. Вы прямо будете рыдать, когда я расскажу.
Трагическая
сцена совершается передо мною в действительности — тогда мне не до того, чтобы вспоминать о себе; но я читаю в
романе эпизод о погибели человека — и в моей памяти ясно или смутно воскресают все опасности, в которых я был сам, все случаи погибели близких ко мне людей.
Так по крайней мере на нас действовал Обломов: «Сон Обломова» и некоторые отдельные
сцены мы прочли по нескольку раз; весь
роман почти сплошь прочитали мы два раза, и во второй раз он нам понравился едва ли не более, чем в первый.
Леону открылся новый свет в
романах; он увидел, как в магическом фонаре, множество разнообразных людей на
сцене, множество чудных действий, приключений — игру судьбы, дотоле ему совсем неизвестную…
Этот характер был загроможден, утоплен, так сказать, во множестве других лиц и происшествий
романа; когда же он вырвался на
сцену в опере, где он хотя не так полон, но зато сделался виднее — его высокое достоинство обозначилось ярко.
Свежесть его прекрасного таланта, новость характеров, в первый раз выступивших на
сцену русского
романа, а всего более жизнь, везде разлитая, и неподдельная веселость русского ума, придают столько достоинства
роману, что в этом отношении он занимает первое место в русской литературе.
В «Юрии Милославском» большая часть
сцен написана с увлекательною живостью, и все лица, кроме героя и героини
романа, особенно там, где дело идет о любви (самое мудреное дело в народном русском
романе) — лица живые, характерные, возбуждающие более или менее сочувствие в читателях всех родов; лицо же юродивого, Мити, явление исключительно русское, выхваченное из народной жизни, стоит выше всех и может назваться художественным созданием; оно написано с такою сердечною теплотою, которая проникает в душу каждого человека, способного к принятию такого рода впечатлений.
Ведь рассказывала же она мне еще третьего дня, когда разговор зашел о чтении и о том, что она в эту зиму прочитала, — ведь рассказывала же она и смеялась, когда припомнила эту
сцену Жиль-Блаза с архиепископом Гренадским […
сцену Жиль-Блаза с архиепископом Гренадским — особенно любимый Достоевским комический эпизод из авантюрного
романа французского писателя А. Р. Лесажа «История Жиль-Блаза де Сантильяна» (1715–1735).].
За энтузиазмом
сцены первого свидания последовало бы несколько других высокопоэтических минут, тихая прелесть первой половины повести возвысилась бы до патетической очаровательности во второй половине, и вместо первого акта из «Ромео и Джульетты» с окончанием во вкусе Печорина мы имели бы нечто действительно похожее на Ромео и Джульетту или по крайней мере на один из
романов Жоржа Занда.
Он показал более искусства в представлении характеров, более уменья придать занимательность своим лицам и возбудить к ним участие, более искусства в драматических
сценах, весьма часто встречающихся в его
романах.
Лев Саввич выпил еще одну рюмку и отправился к игорному столу. Открытие, которое он только что сделал, не поразило его, не удивило и нимало не возмутило. Время, когда он возмущался, устраивал
сцены, бранился и даже дрался, давно уже прошло; он махнул рукой и теперь смотрел на
романы своей ветреной супруги сквозь пальцы. Но ему все-таки было неприятно. Такие выражения, как индюк, Собакевич, пузан и пр., покоробили его самолюбие.
— Полно, Альфонсо! Твой
роман я читала с большим наслаждением…Я приковалась к твоему
роману. Я…я…Меня особенно поразила
сцена, где молодой писатель, Альфонсо Зензега, застреливается из пистолета…
— Да? Так какая же
сцена поразила меня в этом
романе? Ах, да…Я плакала на том месте, где русский маркиз Иван Ивановитш бросается из ее окна в реку…реку…Волгу.
— Эта
сцена не из этого
романа, а из «Тысячи огней»!
Для самого Алеши вековечная тайна жизни столь же чужда и далека, как и для Ивана. Есть в
романе потрясающая
сцена, когда Алеша в исступлении целует чуждую ему землю. Исступление это еще более страшно, чем отъединенная от земли тоска по ней Ипполита или князя Мышкина.
Так как в этом
романе читателям уже не раз приходилось встречать
сцены, относительно которых, при поверхностном на них взгляде, необходимо должно возникнуть предположение, что в разыгрывании их участвуют неведомые силы незримого мира, — тогда как ученым реалистам нашего времени достоверно известно, что нет никакого иного живого мира, кроме того, венцом которого мы имеем честь числить нас самих, — то необходимо сказать, что внезапное появление Бодростиной в вагоне не должно быть относимо к ряду необъяснимых явлений вроде зеленого платья, кирасирского мундира с разрезанною спинкой; Гордановского секрета разбогатеть, Сннтянинского кольца с соскобленною надписью; болезненного припадка Глафиры и других темных явлений, разъяснение которых остается за автором в недоимке.
То, что было среди них более характерного, то вошло в
сцены тех частей моего
романа"Солидные добродетели", где действие происходит в Париже.
Мне лично всегда так ярко представлялась эта, быть может, и выдуманная
сцена, что я воспользовался ею впоследствии в моем
романе"На суд", где фабула и психический анализ мужа и жены не имеют, однако, ничего общего с этой московской историей.
От него я также много слышал подробностей о тогдашнем деляческом мире, но в мой
роман я ввел, кроме бытовых
сцен, и любовную фабулу, и целую историю молодого супружества, и судьбу вдовы эмигранта с девочкой вроде Лизы Герцен, перенеся их из-за границы в Россию.
Центральную
сцену в"Обрыве"я читал, сидя также над обрывом, да и весь
роман прочел на воздухе, на разных альпийских вышках. Не столько лица двух героев. Райского и Волохова, сколько женщины: Вера, Марфенька, бабушка, а из второстепенных — няни, учителя гимназии Козлова — до сих пор мечутся предо мною, как живые, а я с тех пор не перечитывал
романа и пишу эти строки как раз 41 год спустя в конце лета 1910 года.
То, что явилось в моем
романе"Китай-город"(к 80-м годам), было как раз результатом наблюдений над новым купеческим миром. Центральный тип смехотворного"Кита Китыча"уже сошел со
сцены. Надо было совсем иначе относиться к московской буржуазии. А автор"Свои люди — сочтемся!"не желал изменять своему основному типу обличительного комика, трактовавшего все еще по-старому своих купцов.
Ему припомнилась
сцена из английского
романа в русском переводе, где юмор состоит в том, что спрашивали: «Что вы желаете за эту очень маленькую вещь, сэр?» И опять: «Что вы желаете за эту очень маленькую вещь, сэр?» В Лоскутном они целую неделю «ржали», отыскав этот отрывок, и беспрестанно повторяли друг другу: «Что вы желаете за эту чрезвычайно маленькую вещь, сэр?»
Роман сознательно расположен так, что первая часть богата описаниями, — информировал Боборыкин того же Пыпина в письме от 1 мая 1881 года, — вторая и третья представляют собой большие эпизоды, четвертая — промежуточная, а пятая — сводная, с действием и чередованием небольших
сцен" [Там же.].
Теперь он оставил, кажется, совсем
сцену, чтобы предаться исключительно
роману, где в какие-нибудь три года занял блистательное место; третий — романист по преимуществу, начавший с
романа и добившийся не дальше как в 1877 году первого огромного успеха, все-таки хочет быть комическим писателем.
Помните, как в
романе «Его превосходительство Е… Ругон» характерна
сцена при дворе Наполеона III в Компьене, где он, наверно, не бывал.
Недаром он начинал как стихотворец и написал немало премилых поэтических вещиц, прежде чем обратился к
сцене, к драмам и комедиям, а под конец к
роману.
Читатель, вероятно, не забыл, следя за судьбой героев нашего правдивого повествования, что Сергей Дмитриевич Талицкий — этот кузен и злой гений Екатерины Петровны Бахметьевой, так трагически исчезнувшей со
сцены нашего
романа, считался после войны 1812 года, по официальной справке, пропавшим без вести.
На случай вопроса, почему избрал я
сценой для русского исторического
романа Лифляндию, которой одно имя звучит уже иноземным, скажу, что ни одна страна в России не представляет народному романисту приятнейшего и выгоднейшего места действия.
Я его держала за руку. Мы стояли в дверях. В гостиной было светло только около стола. Лицо его белелось предо мною. В полумраке каждая его черта вырезывалась и выступала наружу. Скажи он еще одно"милостное слово", и я бы, пожалуй, кинулась к нему. Но чему быть не следует, того не бывает. Ведь это на
сцене да в
романах"на последях"лобызаются всласть… Он не Ромео, я не Юлия. Я досадила Спинозе: хотела выдержать и выдержала…
С омерзением вспомнил граф ту гнустную сплетню о Зарудине и его жене, пущенную его врагами и не подтвердившуюся ничем, и с еще большим чувством гадливости припомнилась ему
сцена в Грузине, когда Бахметьева своим сорочьим языком — Алексей Андреевич и мысленно назвал его «сорочьим» — рассказала невиннейший девический
роман Натальи Федоровны и, воспользовавшись появившимся у него, мнительного и раздраженного, подозрением, в ту же ночь отдалась ему.